В прошлом месяце журналисты, учёные и клинические специалисты собрались на симпозиум MediaStrong в Лондоне по вопросам психического здоровья и журналистской практики. Среди организаторов был Крис Бут, бывший глава бюро BBC в Москве, который работал в России с 1992 по 2005 год, а позже был начальником бюро в Багдаде. Он продолжает сотрудничать с Русской службой BBC и другими независимыми медиа, работающими в регионе.
Крис вёл панельную дискуссию о связи между этикой принятия решений и психическим благополучием журналистов и их героев. Он рассказал об одном случае в Чечне в 1995 году, который остаётся актуальным для журналистов и сегодня. Вот его выступление.
Вы можете прочесть оригинальный текст на английском языке здесь.
Грозный, весна 1995 года. Автор фото – Крис Бут
Добрый день.
Меня зовут Крис.
И я больше не «в порядке».
Я очень рад быть здесь. И причин тут сразу две. Во-первых, для меня чрезвычайно важно, что эта конференция проходит и что мы обсуждаем вопрос, который я считаю значимым. Но, во-вторых, я просто рад быть здесь, а не где-то ещё. Мёртвым в гробу, скажем.
Или в психиатрической больнице Фаунтин Уэй в Солсбери на юго-западе Англии, где я провел конец прошлого года. Это случилось через три десятилетия после того, как я впервые оказался на войне.
Для человека, привыкшего контролировать свою жизнь, принудительное помещение в лечебницу было шоком. Я думал, что хуже, чем быть лишенным возможности свободы передвижения, которой я пользовался 54 года, не может быть. Но хуже стало: моя дееспособность была законно ограничена, и я был лишен права не только выбирать, где мне быть, но и контролировать то, что делают с моим телом. Мне давали большие дозы сильнодействующих лекарств и 12 курсов электросудорожной терапии против моей воли.
Правильность такого лечения обсуждать сегодня я не хочу. Также до конца неясно, в какой степени опыт моей работы связан с моим состоянием в 2024 году. (Хотя связь этих событий, по крайней мере, не выглядит противоречиво)
Я хочу рассказать о войне, о которой некоторые из вас, возможно, не слышали, а другие помнят лишь смутно. А я не могу забыть.
Воспоминания об артобстрелах не лишают меня сна. Мой сон не нарушают мысли о последствиях взрыва автомобиля, минометном обстреле, ведущегося уже из развалин пригородного многоквартирного дома, или об авианалете на городской перекресток (район?) «Минутка», когда я смотрел вслед реактивному самолёту.
Это не то, что не даёт мне уснуть по ночам. Я не могу спать из-за решений, которые я принимал и которые влияли на благополучие других. Но флешбэков у меня нет.
В начале 90-х в Чечне я ежедневно принимал десятки важных решений. В возрасте 24 лет под обстрелом российских солдат и метафорическим огнем редакторов в Лондоне. Они открывали его, когда Reuters или «Всемирная служба телевизионных новостей» обходили нас в качестве и скорости освещения историй (тогда я работал на Associated Press). Я был плохо подготовлен. У меня было мало времени и почти никакого опыта. Но и не принимать решения тоже было нельзя.
Грозный, весна 1995 года. Автор фото – Крис Бут
Погода становилась всё жарче. Бесконечная грязь весны на Северном Кавказе превратилась в удушающую пыль лета почти за одну ночь. Я был на КПП у деревни Серноводск недалеко от границы с Ингушетией и Чечней. Там были десятки других журналистов и работников гуманитарных организаций. Мы пытались пересечь КПП несколько дней. Мы курили, разговаривали и уговаривали российских солдат, охраняющих КПП, пропустить нас. Они не хотели. Знали, зачем нам это нужно: ходили слухи, что спецназ МВД под наркотиками устроил резню в деревне, убивая мирных жителей и сжигая их дома.
Что-то подобное случилось несколько дней назад в соседнем поселке Самашки. Туда попали только журналисты из Reuters. Об их эксклюзиве я знал от редактора из Лондона. Он спрашивал, могу ли я сделать то же, что и они. У Reuters получилось достать кадры последствия резни и использованных шприцев. Это вызвало международный скандал. А у меня не было ничего по этой истории, ни одного кадра.
Я не мог облажаться снова. Ладно, один раз, но нельзя позволить этому повториться.
Грозный, весна 1995 года. Автор фото – Крис Бут
День тянулся. КПП пересекали только бронетранспортёры, поднимая облака пыли, которые закрывали наши объективы и забивались в волосы. «А что, если я окажусь в одном из них?» – подумал я. Отойдя от толпы, я нашёл майора, ответственного за КПП.
– Сколько?
– А сколько у тебя есть?
Я вырос в Гилфорде, предместье Лондона, где во мне воспитали привычку говорить правду и быть хорошим мальчиком. Я инстинктивно сказал:
– 500 долларов.
– Годится. Обходи и садись.
Сквозь бронированные стекла я смотрел на людей у КПП (среди них были команды Reuters и Красного Креста) и видел, как они остаются позади.
Тела жителей деревни разбросало тут и там, дома были разрушены, мы увидели несколько шприцев. Кто-то подметал мусор в доме, в котором больше не будут жить. Очевидно, в таком ужасе люди чувствовали, что нужно хотя бы что-то делать.
Наша история из Самашек не получилась такой выдающейся, как у Reuters. Это был практически тот же сюжет, но они выдали его первыми. У нашего видео уже не было шансов стать топовой новостью в главных выпусках. Максимум «короткая заметка» из наших смонтированных кадров где-то ближе к середине. Но главное было не в этом, a в том, что я не проиграл.
Грозный, весна 1995 года. Автор фото – Крис Бут
После того, как мы отправили монтажную версию по спутнику, я пошел выпить пива в баре отеля «Асса», относительного нового заведения, которое неплохо держалось на плаву за счёт денег иностранных журналистов, но уже казалось обветшалым. Приятная австралийка из Красного Креста сидела за тем же столиком.
– Ты снова был на КПП сегодня? Мне показалось, я тебя видела, но потом ты исчез.
Я сказал ей, не без удовольствия, что был в Серноводске.
– Как???
– Я дал им денег и меня подбросили на БТР.
В её ошеломленном молчании я увидел не зависть, а гнев. От моей гордости не осталось и следа.
– Теперь этот КПП будет закрыт для всех нас! Как ты мог? Тебе всё равно? Думаешь только о себе? Как нам теперь делать свою работу?
Из-за того, что я дал военным деньги, теперь всем остальным тоже придется платить. Не только в Серноводске, но и на многих других КПП. Мы всегда давали солдатам пачки Marlboro и держали бутылки водки в бардачке для «конфискации». Но мои наличные сильно повысили ставки.
Той ночью я пытался рационализировать своё отчаяние: мир должен увидеть, что происходит, я должен рассказать историю, и никто не выиграет, даже Красный Крест, если правду не узнают.
Но с той ночи и до сегодняшнего дня я считаю, что это было слабое оправдание: меня мотивировало не желание рассказать правду, а страх проиграть и жажда отражённой славы, ведь я рассказываю о страданиях людей. Правда, на самом деле, была в этом.
Этические решения по своей природе трудны, и на вопросы, которые стоит задавать, редко существуют однозначно правильные ответы. Как сказал французский писатель Андре Жид, «верьте тем, кто ищет правду. Сомневайтесь в тех, кто её нашел».
Крис Бут. Фото – Брендан О’Нил
Вы никогда не узнаете, было ли ваше решение правильным. Однако вы должны с ним жить. Что я и делаю, почти 30 лет спустя. Лучшее, что можно сказать: вы тщательно обдумали его, поставив долгосрочные интересы других выше своих краткосрочных. И только так вы действительно можете себе помочь.
«Человечество не может вынести слишком много реальности», – написал поэт Т. С. Элиот.
Но как журналисты мы видим много реальности, чтобы передать другим лишь малую её часть.
Под экстремальным давлением обстоятельства момента, порой под прямой угрозой жизни, очень трудно уделить важным, значимым решениям должное внимание. Журналистика требует высочайших этических стандартов. И в то же время, чаще, чем вы готовы к этому, она ставит вас в условия, когда эти стандарты трудно поддерживать.
Перевод с английского на русский – Андрей Горянов
